-
— Аян, мальчик,— сказал кок, проходя мимо
камбуза,— тебе следовало бы тоже там быть: все разгорячены, и теперь
держи ухо востро. Полезно слушать, что говорят ребята, это может
относиться ведь и к тебе.
-
Аян улыбнулся.
-
— Мое время еще не наступило,— тихо
проговорил он, раскачивая руками ванты и следя, как выбленки, вздрагивая
от сотрясения, успокаиваются под саллингом.— Я подожду.
-
— Положим,— сказал кок, хлопая по плечу
юношу,— ты не так уж зелен, красивый мошенник, чтобы быть здесь совсем в
загоне. Ступай, сокровище палача, в кубрик, там все. Я тоже направляюсь
туда по одному делу, которое, откровенно говоря, ставит меня в тупик.
Скажи, Ай, видано ли, чтобы от кока требовали знать бухгалтерию? С меня
требуют хозяйственный отчет — вещь неслыханная! Это позор, Аян, для
настоящих грабителей и так же мелко, как сухой берег. Когда я путался с
Гарлеем Рупором (он отчалил шесть лет назад, простреленный картечью
навылет) — не было ничего подобного: каждый, кто хотел, шел в трюм, где,
бывало, десятками стояли хорошие фермерские быки, разряжал револьвер в
любое животное и брал тот кусок, который ему нравился. Иди, Ай, ведь это
же в самом деле будет любопытно!
-
— Пойдем,— равнодушно сказал Аян,— но ты
знаешь, я не люблю шума.
-
— А ты на них цыкни,— насмешливо возразил
повар.— Вот и всё.
-
Была ночь, океан тихо ворочался у бортов,
темное от туч небо казалось низким, как потолок погреба. Повар и Аян
подошли к люку, светлому от горящих внизу свеч; его полукруглая пасть
извергала туман табачного дыма, выкрики и душную теплоту людской массы.
-
Когда оба спустились, глазам их
представилась следующая картина:
-
На верхних и нижних койках, болтая
ногами, покуривая и смеясь, сидела команда «Фитиля» — тридцать шесть
хищных морских птиц. Согласно торжественности момента, многие сменили
брезентовые бушлаки на шелковые щегольские блузы. Кой-кто побрился,
некоторые, в знак траура, обмотали левую руку у кисти черной материей. В
углу, у бочки с водой, на чистом столе громоздилось пока еще нетронутое
угощение: масса булок, окорока, белые сухари и небольшой мешочек с
изюмом.
-
Посредине кубрика, на длинном обеденном
столе, покрытом ковром, лежал капитан Пэд. Упорно не закрывавшиеся глаза
его были обращены к потолку, словно там, в просмоленных пазах,
скрывалось объяснение столь неожиданной смерти. Лицо стало еще чернее,
распухло, лишилось всякого выражения. Труп был одет в парадный морской
мундир, с галунами и блестящими пуговицами; прямая американская сабля,
добытая с китоловного судна, лежала между ног Пэда. Вспухшие кисти рук
скрещивались на высокой груди.
-
Но смерть, столько раз хлопавшая по плечу
всех присутствовавших, производила и теперь слабое впечатление:
держались развязно, спорили, бились о заклад — пропахнет ли Пэд к утру
или удержится. Смешанное настроение кабака, кладбища и подозрительного
общества отозвалось в сердце Аяна неожиданным возбуждением: предчувствие
важных событий наполнило его молодые глаза беспокойным блеском зрачков
рыси, вышедшей на охоту. Он стал в углу, улыбаясь своей странной
улыбкой, похожей на неопределенный жест человека, колеблющегося между
приветствием и угрозой.
-
Едва Аян занял свое место, как на койку
взгромоздился Редок, правая рука Пэда; теперь просто рука, потому что
туловище отчалило. Квадратное, надменное лицо Реджа без устали скользило
глазами по лицам присутствующих. Наступила относительная тишина.
-
— Ребята! — сказал Редж.— Случилось то,
что случилось. Вот,— он протянул руку к голове трупа,— вы видите. Пэд
страшно пил, как вам всем известно и без меня, но кто посмел бы его
упрекнуть в этом?
-
— Хорошо сказано,— подхватил
сосредоточенный бас Дженнера.— Валяйте, лейтенант, дальше, и да поможет
вам небо благополучно бросить оба якоря в гавани.
-
— Всякому будет свое время упражняться в
красноречии,— перебил Редж, с неудовольствием взглянув на матроса.—
Ребята! Что толковать — мы не какое-нибудь военное судно, где выдают
чарку виски в полдень и перед ужином. Меня разбирает смех, когда я об
этом думаю. Да, Пэд твердо помнил свою позицию, и память погубила его.
Сколько у меня в бороде волос, столько раз брал я его за рукав, когда
он, нагрузив пазуху и карманы, шел на этот роковой холм. Он ругался. Он
страшно ругался и твердил, что должен напиться хоть раз в день.
Исправить этот несчастный случай — то же, что подковать на бегу лошадь.
Мы здесь бессильны, и, если бы могли плакать, труп Пэда плавал бы теперь
в наших слезах, как тростинка в большой реке. Благодаря тебе, Пэд,—
повысив голос, обратился Редж к трупу,— из шершавых волчат выросли
настоящие волки. Аминь.
-
Он смолк и трагически поднял брови,
стараясь уловить, какое впечатление произвела его речь. Раздались
сдержанные рукоплескания.
-
— Теперь,— сказал Редж,— мы, как живые,
должны озаботиться насущными, неотложными делами. Нужно привести всё в
порядок, чтобы тот, кого вы выберете капитаном,— здесь Редок
приостановился, но в тот же момент лица всех сделались непроницаемыми, а
некоторые даже потупились,— чтобы новый начальник видел всё ясно, как на
стекле. Сейчас выступит повар Сэт Алль и даст отчет в имеющемся
продовольствии. Затем я — в общем приходе и расходе, и, наконец, штурман
Гарвей приведет в известность всех относительно оружия, корабельных
материалов и остального инвентаря. Потом, не откладывая в долгий ящик,
произведем выборы капитана, так как вы знаете, что отсутствие дисциплины
на судне пагубнее, чем присутствие женщины. Я кончил.
-
Загорелый, шишковатый лоб Реджа покрылся
испариной. Он перевел дух и отошел в сторону, а на его место стал повар.
Манеры Сэта явно показывали глубокое презрение к роли, в которой ему
приходилось выступить: он демонстративно покачивался и ежеминутно
засовывал в карманы руки, снова извлекая их, когда требовалось сделать
какой-нибудь небрежно-шикарный жест.
-
— Ну, что же,— начал повар,— вы, конечно,
меня все хорошо знаете. К чему эта глупая комедия? Будем объясняться
начистоту. Я обокрал вас, джентльмены,— в течение этих трех лет я нажил
огромное состояние на пустых ящиках из-под риса и вываренных костях. Я
еще и теперь продаю их акулам, из тех, что победнее,— три пенни за штуку
— будь я Иродом, если не так. Только вот беда: денег не платят.
-
Яростный взрыв хохота сопровождал эту
незамысловатую шутку. Сэт вытер усы, лукаво подмигивая натянутой
физиономии Реджа, и стал внезапно серьезен, только в самой глубине его
вертлявых зрачков вспыхивали насмешливые огоньки.
-
— Я всё записал,— сказал он, доставая
засаленную бумажку.— Вот слушайте: осталось у нас: галет 1-го и 2-го
сорта сорок мешков, муки — шесть больших бочек, каждая, вероятно, в
полтонны; соленой свинины — две бочки, кроме того, имеются два почти
издохших быка... Относительно быков: пасти мне, что ли, их здесь? Я
завтра пристрелю обоих. Ты что обеспокоился, Сигби? Не протухнут, есть
ледники и селитра. Что же еще есть у нас? Да — кофе, прессованные
овощи...
-
И он тщательно, упираясь пальцем в
бумажку, перечислил всю наличность провизии. Выходило, что в этой,
спрятанной от чужих глаз бухте можно просидеть с месяц, не беспокоясь о
том, что есть.
-
Сэт ретировался под дружный гул
одобрений. Наступила очередь штурмана. Этот даже не потрудился встать с
койки, где между ним и боцманом стояла бутылка в обществе оловянных
стаканов. Аян видел из своего угла, как острое, серьезное лицо штурмана
высунулось из-за пиллерса, быстро швыряя в толпу увесистые, короткие
фразы, прерываемые характерным звуком жующих челюстей.
-
— Всё благополучно,— сказал Гарвей.—
Судно в исправности, не мешало бы почистить обшивку форштевня под
ватерлинией: там наросло ракушек и всякой дряни. Старая течь, наконец,
открыта: вода сочилась под килем, у третьего тимберса от кормы, слева.
Поставили заплату. Все материалы налицо, от железных скобок до запасного
кливера. Пороху хватит до следующих дождей; при желании бомбардировать
луну хватило бы, по крайнем мере, на месяц, и это при беспрерывной
канонаде. Арсенал состоит из сорока двух запасных собак, пяти- и
шестизарядных; Когана — двадцать, Мортимера — шесть, Смита и Вессона —
семнадцать, Скотт — девять. Два орудия — блестящие, нежненькие, без
одной царапины. Снаряды: картечи — два ящика, гранат — три, кроме того,
две дюжины стальных ядер, с обшивками Леверсона. Двадцать американских
топоров, два гарпуна, одиннадцать сабель, восемьдесят каталонских ножей.
Винтовки: одиннадцать Кентуккийских, пять Бердана, десять Новотни,
Штуцера: тридцать четыре — Пристлея, один — Джаксона, патроны в полном
комплекте.
-
Гарвей умолк так же неожиданно, как и
заговорил. Отвернувшись, он продолжал чокаться с боцманом.
-
Между тем шум усилился, по рукам ходили
бутылки, многие стояли, прислонившись спиной к столу, на котором лежал
Пэд, и, размахивая локтями, толкали покойника. Аян подошел к Гарвею.
-
— Штурман,— сказал он, чуть-чуть
нахмурившись,— вы слышите? Голос каждого звучит совсем иначе, чем когда
был жив капитан Пэд. Я чувствую тревогу. Что будет?
-
— Ты много стал понимать, Ай,— произнес
штурман.— Молчи, ты моложе всех, не твое дело.
-
— Я чувствую,— повторил юноша,— что
произойдут важные события. Меня никогда не обманывают предчувствия, вы
увидите.
-
— Постой! — крикнул Родэк, приподымаясь,
чтобы взглянуть на вышедшего вперед Реджа.— Он хочет сказать что-то!
-
Аян повернулся. Редж, тоже слегка пьяный,
махал рукой, приглашая команду слушать. Образовался кружок, лейтенант
встал у трупа, упираясь рукой в край стола. Казалось, что он схватил
покойника за руку, ища поддержки.
-
— Эти три месяца,— почти закричал Редж,—
дали нам одиннадцать тысяч наличными и две — за проданный транспорт
индиго. Деньги переведены в банк «Приятелю». Есть расписки. Проверкой
документов займется тот, кто будет новым начальником. Слушайте, ребята,—
с новой силой закричал он,— объявите ваши симпатии! Пусть каждый
назовет, кого хочет, здесь все свободны!
-
Разом наступила глубокая тишина, как
будто вдруг опустел кубрик и в нем остался один Редж. Началось немое, но
выразительное переглядывание, глаза каждого искали опоры в лицах
товарищей. Не многие могли похвастаться тем, что сердца их забились в
этот момент сильнее, большинство знало, что их имена останутся
непроизнесенными. Кой-где в углах кубрика блеснули кривые улыбки
интригов, сдержанный шепот вырос и полз со всех сторон, как первое
пробуждение ночного прилива.
-
Аян молча стоял у койки; его озаренные
изнутри глаза отражали общее сдержанное возбуждение, заражавшее желанием
неожиданно возвысить голос и произнести неизвестное ему самому слово,
целую речь, после которой всё стало бы ясно, как на ладони. Между тем,
спроси его кто-нибудь в это мгновение: — «Ай, кто достойнейший?» — он
ответил бы обычной улыбкой, жуткой в своей замкнутости. Наконец боцман
сказал:
-
— Штурман Гарвей, ребята, и никто больше!
-
При полном молчании матросов штурман
пожал плечами, как бы удивляясь столь длинной паузе, но, в общем,
остался спокоен. Боцман продолжал:
-
— Я вам говорю, не кобеньтесь. Гарвей
знает всё, всё видел, всё испытал. Он строг, верно, но за порядок при
нем я ручаюсь своей кровью. Ну, что же, умерли вы? Берите Гарвея, и
кончено! Всё будет как следует!
-
— Гарвей! Гарвей! — закричали некоторые,
делая вид, что с ними кричат все остальные.— Он! Он!
-
Сторонники штурмана тесным кольцом
окружили своего кандидата, остальные стали около Реджа. Старики, пыхая
трубками и сплевывая, доставали револьверы: опытность говорила в них,
старый инстинкт хищников, предусмотрительных даже во сне. Раздались
крики:
-
— Долой барина Гарвея!
-
— Назовите человека, с которым Гарвей
разговаривал не через плечо!
-
— Выбирайте! За бортом много воды!
-
— Спросите-ка сперва Пэда!
-
— Полдюжины огородных чучел против
настоящего моряка! Браво, Гарвей!
-
— Лижите пятки у Реджа!
-
— Долой Гарвея!
-
— Плохое вы дело затеяли там, у бочки!
Гарвей зажмет вам рты быстрей Пэда.
-
— Редж! Хотим Реджа! Редж!
-
Кровь хлынула к бледному лицу Реджа. Он
быстро поворачивался во все стороны, судорожно смеясь, когда противная
сторона бросала ему ругательства. Рука Аяна бессознательно поползла к
поясу, где висел нож, он весь трепетал, погруженный в головокружительную
музыку угроз и бешенства.
-
Шум усилился, на мгновение всё смешалось
в одно пестрое, стонущее пятно, и снова выделились отдельные голоса:
-
— Редж!
-
— Гарвей!
-
— Редж!
-
— Гарвей!
-
— Долой Реджа!
-
— Долой Гарвея!
-
— Бросить их в воду! — С боцманом!
-
— И с сундуками!
-
— И с оловянными кружками!
-
— Подумаешь, что все мы без головы.
-
— Джентльмены! — орал Сигби, сам еще не
решивший, кого он хочет.— Каждый из нас мог бы быть капитаном не хуже
патентованных бородачей Ост-Индской компании, потому что — кто, в
сущности, здесь матросы? Все более или менее знают море. Я, Дженнер и
Жип — подшкиперы, Лауссон — бывший боцман флота, Энери служил
лоцманом... у всех в мозгу мозоли от фордевиндов и галсов, а что
касается храбрости, то, кажется, убиты все трусы! Ну, чего вам?
-
— Дженнер! — закричали в углу.— Эй,
старина, поставь-ка свою кандидатуру!
-
Отчаянные ругательства наполнили кубрик.
Все столпились вокруг покойника, равнодушного, как никогда более, к
взрыву страстей. Многие, держа за спиной револьвер, протискивались в
самую гущу; в криках слышался звенящий, металлический тембр,
показывавший крайнее возбуждение. Боцман Кристоф держал руку за пазухой,
и бронзовое лицо его, под снегом седых волос, растягивалось в бешеную
улыбку. Гарвей словно окаменел, стоя во весь рост; глаза его с быстротой
кошачьей лапы хватали малейшее угрожающее движение, в каждой руке висело
вниз дулом по револьверу; Редж, полусогнувшись, притопывая ногой,
ворочал свою толстую шею во всех направлениях; яркие пятна горели на его
скулах.
-
Ни позже, ни раньше, именно в тот самый
момент, когда это сделалось необходимым, потому что два-три раза щелкнул
курок, Аян бросился к ложу Пэда. Губы его вздрагивали от волнения;
наконец, уловив паузу, он крикнул изо всей силы, словно слушающее
находились от него по крайней мере за милю:
-
— Если бы капитан Пэд встал, он выдрал бы
всех за уши!
-
Голос его покрыл шум, и крики затихли.
Гарвей сурово улыбнулся, Редж с недоумением дернул подбородком,
оглядываясь; громко захохотал Сигби — еще секунда, другая, и бешенство
сломилось, как палка, встретившая топор, потому что слова Аяна звучали
непоколебимой уверенностью; момент был великолепен. Боцман сказал:
-
— Ай, насмеши еще!
-
Он посмотрел на юношу, но травленый
взгляд его поскользнулся на твердых глазах Аяна, как птица на льду. Аян
был странен в эту минуту: нижняя часть его правильного лица смеялась, в
то время как верхняя сохраняла невозмутимую, серьезную зоркость
взрослого, берущегося за дело.
-
— Повтори-ка, что ты сказал! — крикнул
Редж.
-
— Я предлагаю,— не обращая внимания на
смех и шутки пиратов, продолжал Аян,— разойтись сегодня и сойтись
завтра. Завтра вы будете хладнокровнее. Никакого толку сегодня не будет,
разве что Редж прострелит ногу Гарвею, а Гарвей искалечит Реджа. Пэд,
конечно, весьма сконфужен. Завтра, завтра каждый придет к какому-нибудь
окончательному решению. И вы же еще пьяны вдобавок!
-
— Дело! — сказал Сигби, грызя ногти.— Как
скоро растут мальчики!
-
— Да,— продолжал Аян,— нехорошо, если
прольется кровь. Лучше вы сделаете, если разойдетесь. И нечего там
трогать курки. Ведь все вы мои друзья — по крайней мере, мне кажется,
что у меня нет врагов. Я ничего не хочу сказать, кроме того, что сказал.
-
Полдюжины рук опустились на его плечи
прежде, чем он умолк. Это грубое одобрение было почти искренним; между
тем шум перешел в гул, Редж подошел к Гарвею, как бы ища темы для
разговора; Гарвей отворачивался.
-
— Аян,— произнес Кристоф, когда все
успокоились,— через полгода у тебя вырастут усы, и как ты тогда будешь
глядеть?
-
— Прямо,— сказал Аян.— Море не терпит
раздоров,— прибавил он,— а завтра всё будет кончено.
-
— Ай,— сказал Сигби,— ну, ей-богу же, ты
простак первой руки. И я тебе говорю: не одна пуля засядет в теле
кого-нибудь из нас, пока ты услышишь крик нового капитана: «Готовь
крючья!»
