Первая жена А.Грина.

Первая жена А. Грина

"Тюремный роман А.Грина"

5 декабря 1906 года, в вечернем выпуске петербургских "Биржевых ведомостей" появился самый первый гриновский рассказ. Назывался он "В Италию» и был подписан инициалами: «А.А.М-ов».

Что это? Мистификация автора, чья безудержная фантазия принесет ему со временем широчайшее признание? Не совсем. Инициалы взяты не с потолка, за ними скрывался реальный человек, некто Алексей Алексеевич Мальгинов, почетный вятский гражданин, к тому времени, правда, уже почивший в бозе. Но паспорт его продолжал жить и в течение долгих четырех лет удостоверял личность того, кто войдет в историю литературы под именем Александра Грина. В рассказе действует сбежавший из тюрьмы арестант, и это тоже не плод фантазии. Во всяком случае, когда 26-летний сын вятского сапожника Александр Гриневский писал свое первое произведение, он числился в политически неблагонадежных, дважды арестовывался за революционную деятельность (от которой впоследствии отошел), приговаривался к ссылке, бежал из-под стражи и теперь жил в столице по чужому паспорту.

Впоследствии главным событием тех лет Грин назовет встречу с Верой Павловной Абрамовой, дочерью респектабельного петербургского чиновника. Закончив с золотой медалью гимназию, а после Высшие женские курсы, физико-математическое отделение (Грин со своими четырьмя классами выглядел рядом с ней неучем), Верочка преподавала в разных учебных заведениях и одновременно работала на общественных началах в - "Красном Кресте", организации, которая помогала осужденным и тем, кто в ожидании суда томился в тюрьмах. «Кроме обычных обязанностей, — вспоминала впоследствии Вера Павловна, — у меня была еще одна: я должна была называть себя "невестой" тех заключенных, у которых не было ни родных, ни знакомых в Петербурге. Это давало мне право ходить на свидания, поддерживать их, исполнять поручения». Короче говоря, по аналогии с тем, что именуется нынче фиктивным браком, пикантную ситуацию эту можно назвать фиктивной помолвкой.

Будучи арестованным в начале 1906 года за злостное нарушение паспортного режима, Грин (будущий Грин, а тогда еще Гриневский) сидел в Выборгской тюрьме, в одиночной камере, и никто, кроме сводной сестры, которой предстояло вскоре покинуть Петербург, его не навещал. Тогда-то и появилась в его жизни миловидная подвижница Верочка Абрамова.

«Я начала хлопотать о разрешении мне свидания с Александром Степановичем, а он — писать мне. Его письма резко отличались от писем других "женихов"... Гриневский писал бодро и остроумно. Письма его меня очень заинтересовали».

Так продолжалось несколько месяцев. Наступила весна, зацвела черемуха, дни удлинились, а ночи сошли на нет, и тут наконец пришла а конверте с сургучными печатями гербовая бумага.

«От департамента полиции объявляется... Александру Степановичу Гриневскому, что по рассмотрении в Особом совещании... господин министр внутренних дел постановил: выслать Гриневского в отдаленный уезд Тобольской губернии под надзор полиции на четыре года, считая срок с 29 марта 1906 года».

Из Выборгской тюрьмы узника перевели, как водится, в тюрьму пересылочную, и здесь-то Вера и Александр впервые увидели друг друга. Иначе говоря, произошло то, что он назовет потом главным событием своей жизни. Но это — потом. Вначале ни он, ни она не подозревали, чем все завершится. Вера Павловна, во всяком случае, даже не помышляла о возможных последствиях

«Это свидание с незнакомым человеком, на днях отправляющимся в далекую ссылку, было для меня обычным делом. Я от него ничего не ожидала. Думала, что этим свиданием окончатся наши отношения с Гриневским и другими «женихами». Однако оно кончилось совсем по-иному».

Вера Павловна не описывает внешности своего "нареченного", мимоходом упоминая лишь о "потертой пиджачной тройке и синей косоворотке", но пробел восполнили тайные осведомители, которые, пока неблагонадежный господин шастал на воле, зорко следили за ним. В их донесениях он проходил под кличкой "Невский". «Высокого роста, тонкого сложения, шатен, лицо продолговатое худощавое, нос прямой, рыжеватые коротко остриженные усы...»

Свидание проходило в большой зале, посреди которой лениво расхаживал жирный надзиратель, изнуренные же арестанты сидели вперемежку с посетителями на длинных деревянных скамьях вдоль стен.

Но вот время истекло, раздался резкий звонок, от которого все разом встрепенулись и начали подыматься. Надзиратель подстегивал взглядом. «И тут, когда я подала Александру Степановичу руку на прощание, он притянул меня к себе и крепко поцеловал».

От неожиданности молодая женщина потеряла дар речи. Она, конечно, была золотей медалисткой, она прекрасно разбиралась в тригонометрии и законах физики, она без робости входила в светлые переполненные аудитории и мрачные тюремные казематы, но сейчас испытала нечто вроде шока.

«До тех пор никто из мужчин, кроме отца и дяди, меня не целовал; поцелуй Гриневского был огромной дерзостью, но вместе с тем и ошеломляющей новостью, событием».

О том, что событие это показалось ей оскорбительным или хотя бы неприятным, Вера Павловна не говорит ни слова.

Через три дня эшелон с арестованными отправлялся из Петербурга. «Невеста^, как и положено невесте, явилась с узелком на Николаевский вокзал, но перрон был оцеплен полицейскими. «К поезду никого из провожающих не пускали, и я передала чайник, кружку и провизию через "сочувствующего железнодорожника».

Поверх вокзального гомона протянулся паровозный гдок, состав тронулся, и она, наугад помахав вслед платочком, с чувством исполненного долга — но не без грусти! — отправилась восвояси, уверенная, что не только никогда больше не увидит арестанта Гриневского, но и не услышит о нем.

Ан нет! Не прошло и двух недель, как ей вручили письмо. Вряд ли будет преувеличением сказать, что это было самое удивительное письмо в ее жизни. Одна- единственная фраза содержалась в нем: «Я хочу, чтобы вы стали для меня всем: матерью, сестрой и женой»

И женой!

Обратного адреса не было, но, как ни странно, от недавней уверенности, что она никогда больше не увидит арестанта Гриневского, не осталось и следа. Безотчетно ждала она - сама не зная чего — и заранее волновалась. С тем и уехала с семьей из пыльного жаркого Петербурга на дачу, но частенько наведывалась в город по делам, забегала домой и здесь-то, на площадке их четвертого этажа, увидела в один прекрасный день сидящего как ни в чем не бывало арестанта Гриневского.

Бывшего арестанта... Бывшего ссыльного... Бывшего! Лишь несколько дней провел в предписанном ему отдаленном уезде Тобольской губернии, потом, сговорившись с двумя товарищами, напоил исправника и бежал. Во-первых, принялся он сбивчиво объяснять, соскучился по свободе, а во-вторых... Или даже, поправился он, не во-вторых, а во-первых: хотел увидеть ее. Не мог без нее... Та написанная в письме фраза — про жену, мать и сестру в одном лице — была не просто фразой, отнюдь! Вот он перед ней, живое тому доказательство.

Как реагировала на все это золотая медалистка, барышня с безупречной репутацией, дочь законопослушного чиновника? А вот как: "Слушая рассказ Александра Степановича, я думала: «Вот и определилась моя судьба: она связана с жизнью этого человека. Разве можно оставить его теперь без поддержки? Ведь из-за меня он сделался нелегальным». Говоря о нелегальности, она имела в виду проживание по чужому паспорту, но была и еще одна нелегальность. Дело в том, что скрываться приходилось не только от властей, но и от бдительного отца Веры Павловны, который категорически возражал против каких бы то ни было отношений его дочери с находящимся а бегах мазуриком, к тому же человеком без определенных занятий. Ибо писание рассказиков — разве это занятие для мужчины!

Так или иначе, но жить вместе не представлялось возможным. Делать нечего, встречались украдкой. Летом 1907 года семья Абрамовых снимала дачу на берегу живописного озера (и местечко соответственно называлось Озерки), господин же с паспортом на имя Мальгинова поселился неподалеку. Утром Верочка садилась в лодку, переплывала, умело гребя, на другой берег, и там он уже ждал ее под кустом ракиты.